Последняя песня.
Ночь выдалась тихой, почти безветренной – редкость для морского побережья. Ясное небо, освещенное яркой полной луной, сверкало по окоему россыпями крупных южных звезд. Еще день назад под этим небом цвела прекрасная оливковая роща, сейчас же благородные деревья лежали порубленными в топках многочисленных костров, которые, как отражение звезд, рассыпались по окрестностям.
У костра, что был менее ярким, чем остальные, да и расположился на отшибе – на пригорке, подальше от больших компаний – сидели трое мужчин. Разные мысли одолевали их в ту ночь. Вот огромный варвар-германец, накинувший на плечи козью шкуру, в молчаливом изумлении смотрит на небо. Таких звезд не увидишь на его родине, там они куда мельче и покрыты кучными облаками. Зато здесь, на юге, не найдешь величественных древних лесов, царствуют над которыми не надменные императоры, а величественные туры.
Рядом с ним по левую руку протянул руки к костру антрацитовый нубиец. Для него эти места далекий север, здесь лето не обжигает зноем, как на родине, а прохлада с моря заставляет плотнее кутаться в серую от пыли шерстяную накидку. Рядом на земле лежит легкое копье с острейшим наконечником, такое тонкое, что показалось бы германцу безвредной лучинкой, если бы он не был так хорошо знаком с чернокожим охотником, способным даже безлунной ночью на звук поразить им быстрого зверя с пятидесяти шагов. Нубиец мрачен, добрые духи племени бросили его в этой далекой стране, и все чаще чувствует затылок холодное дыхание смерти.
На противоположной стороне лежит, подперев голову, одетый в некогда белоснежную, а теперь порядком измаранную тогу, римский юноша. Его род пережил период расцвета, его предки из сословия всадников еще полтора века назад бились рядом с первыми людьми Империи. Кто виноват, что верховная власть в стремлении наполнить опустевшую от неудачных походов казну, признавала врагами своих преданнейших слуг, чья вина заключалась лишь в том, что им удалось скопить несколько лишних сестерциев. Люди, объявившие его предков врагами Рима, давно покоятся в роскошных склепах. Так кому же мстить? Его бывшие хозяева, ничем особо не притеснявшие образованного раба из некогда знатного рода, повешены на балконе собственной виллы близ Аппиева Форума. Мстить самому Риму? Он сам никогда не переставал быть римлянином, ему больно было смотреть, как по его стране прокатываются испепеляющие волны восстания рабов.
- Правда ли что римляне после смерти становятся бесплотными тенями в подземном царстве? – спросил у него германец.
- Истинная правда, всех нас рано или поздно ждет заточение в мрачных чертогах Плутона.
- И нет различия в том, как ты принял смерть: утонул ли ты спьяну в выгребной яме или пал в честном бою?
- Нет, всех ждет мрак подземного царства, а, отведав воды Леты, вспомнишь ли ты, кем был в жизни: великим полководцем или золотарем.
Германец вновь погрузился в молчание и поднял глаза к звездам. Он думал о том, как же тяжело, наверное, этим людям идти на смерть, если посмертие их так безрадостно. Завтра к полудню он будет пировать со своими предками за столом светлых богов, равный им в своей отваге, для этого лишь надо не пожалеть себя в бою, да напитать верный гладий кровью врага.
- Скажи, римлянин, - обратился к юноше нубиец, - верно ли говорят, что твои сородичи вырыли канал от моря до моря, чтобы преградить нам путь на свои северные земли?
- Верно, - кивнул его собеседник, - сто тысяч рабов без устали рыли этот канал и насыпали вал на его северной стороне. Восемь легионов консула Красса будут оборонять его. Они будут стоять насмерть, ведущий их тиран обещал провести децимацию в каждом легионе, что отступит с поля боя. Знаешь ли ты, что это такое? Он казнит каждого десятого из отступившего легиона, как врага Рима. Его имущество отойдет казне, а жена и дети станут рабами.
- Они, и правда, будут стоять насмерть, - согласился германец.
- Значит, нет никакого способа обойти их и вырваться из капкана? – африканский охотник был хитер, привык сам расставлять ловушки, и ловко уходить из них.
- За нами лишь море, - пожал плечами римлянин, - и голодный край, опустошенный нами и неспособный более прокормить войско. Впереди – неприступный ров и легионы Красса, а за ними огромная армия во главе с легендарным Помпеем. Зачем обманывать себя? Мы обречены. Не потому ли в лагере рекой льется вино, но нигде не слышно песен.
- О чем же ты хотел бы спеть? – никто не слышал, как к костру подошел незнакомец, закутанный в теплый шерстяной плащ поверх нагрудника из плотной турьей кожи.
Аккуратно положив на землю меч, он присел у костра и приветственно кивнул собравшимся. Он был немолод, лицо уже подернулось первыми морщинами, пролегающими поперек белого шрама, тянувшегося от правого надбровья через всю щеку. Движения его выдавали бывалого воина, а на правой руке виднелись участки омертвевшей кожи – признак постоянного использования гладия. Чуть выше на предплечье чья-то рука нанесла несмываемый знак легиона – SPQR.
- О чем могут петь люди, убежденные, что на утро им суждено умереть в чужих краях, а родные никогда не узнают, где нашли они свою смерть?
- Ты, бывалый воин незнакомец, - отметил нубиец, - скажи, есть ли у кого-нибудь из нас шанс уцелеть в завтрашнем бою? Никто не назовет меня трусом, но люди должны понимать, что у них есть возможность одержать победу.
- С этим войском прошел я от предместий Рима до самых Альп, с этими людьми вернулся обратно на юг, - не отрывая взгляд от неба, сказал германец, - мы совершали немыслимое, то, чего раньше и представить не могли. Чем завтрашняя битва отличается от остальных? Больше врагов? Значит и славы больше и трофеев. Крепок и высок их вал, глубок их ров? Значит, не так уж храбры наши враги, раз избегают открытого боя.
- Врагов и вправду втрое больше, - согласился незнакомец, - они храбры поневоле, их вал выше частоколов германских селений, а ров глубже равнинных рек.
- Значит, шансов нет? – вновь задал свой вопрос нубиец.
- Шансов выжить? – уточнил бывший легионер. – А зачем? Судя по отметинам, ты крошил камень в каменоломнях. Жаждешь туда вернуться? Да, дороги домой нет. Весь выбор, что нам оставили: умереть рабами на коленях перед римскими господами или умереть свободными с оружием в руках.
Люди у костра надолго замолчали, лишь продрогший нубиец временами подкидывал в пламя ветви срубленной оливы. Римский юноша поднялся со своего ложа и присел поближе к огню.
- Со мной на вилле жил старик. Откуда он был родом, не знал никто, а хозяева терпели старика за красивые сказки, которые он был мастак рассказывать. Он целыми вечерами рассказывал о дальних странах, ведя повествование от своего лица. При этом все его рассказы были полным вымыслом о местах, где маги и волшебники бьются с ордами чудовищ, где нет рабства, и людей оценивают по доблести и отваге. Если завтра мне суждено умереть, то я отдал бы все, чтобы променять вечную тишину плутоновых чертогов на новую жизнь в тех местах.
- Ты говорил, что лагерь слишком тих, - напомнил незнакомец, - знаешь ли ты песню, подходящую к случаю.
- Знаю, - решительно кивнул юноша.
Из простой плетеной сумы он извлек деревянную свирель и заиграл. Незамысловатая тягучая мелодия полилась над притихшим лагерем, а вслед за ней потекли слова песни. Где подслушал ее молодой римлянин? Кто из его собратьев-рабов научил его этим звукам? Вот встрепенулся германец, безошибочно узнавший славословицу светлым богам, что поют, идя на битву, его сородичи. Сливающийся с мраком ночи нубиец судорожно сжал копье, услышав плавные напевы песни песней, повествующей о сотворении мира и человека, человека, созданного Великим Духом свободным. Неожиданно из дальнего конца лагеря долетел голос, подхвативший песню, а с другого края послышался бой барабанов, поддержавший ее ритм.
Половина людей в той долине не ведала латыни и не смогла бы понять ни слова из песни бывшего раба, но они тоже пели, пели песни десятков племен и народов, пели о вольных реках и бескрайних степях Скифии, о непокоренных лесах Британии, о неостановимом беге галльских колесниц и арабской конницы, о древней немеркнущей славе Греции и Египетского царства.
Присевший у костра незнакомец поднялся на ноги и с улыбкой прислушался к этой многоликой и в то же время единой Песне. Вокруг на разных языках, но будто в один голос пели не обреченные на смерть, но обреченные на вечную славу….
Римский торговец маслом был дороден и одет в парчу. Его паланкин, двигавшийся по мощеной Аппиевой дороге, встречали поклонами встречные виллины. Наконец-то, по дорогам Империи можно было передвигаться без опаски. Вновь потекут по ним караваны, а за ними и золото в карманы тех, кто ценит его более всех благ. Лихорадивший окрестности мятеж безжалостно раздавлен великим Крассом и подоспевшим ему на помощь Помпеем.
Ленивым жестом унизанной золотыми кольцами и браслетами руки торговец остановил паланкин и приказал опустить его на землю. Он ступил на каменные плиты и, поморщившись от вони, подошел к человеку, умирающему на кресте. Такие кресты стояли на всем его пути из Капуи в Рим, рабы несшие паланкин держались от них подальше, ограждая господина от нестерпимого смрада разлагавшейся заживо плоти.
На кресте перед торговцем был распят человек, в котором все еще можно было угадать римское происхождение. Что могло заставить римлянина присоединиться к мятежному сброду. Не выдержав тяжелого запаха приближающееся смерти, торговец плюнул на основание креста и вернулся в паланкин, приказав продолжать движение.
Юный римлянин, распятый на многолюдной Аппиевой дороге, не видел этого презрительного жеста. Яркое солнце слепило ему глаза, и ,не выдержав нестерпимого света, он закрыл их. Зато он ясно видел, будто наяву, события, последовавшие за той особой ночью. Перед ним одно за другим вставали мгновения их безумной атаки. Вот он в первых рядах войска влетает на казавшийся таким неприступным вал и бросается с его вершины в гущу смешавших ряды легионеров. Где-то рядом, крушит все и вся неистовый германец, не обращая внимания на страшные раны, из которых толчками вырывается окутанная паром его горячая кровь. Перелетев через их головы, будто настоящий гепард, прыгает нубийский охотник, его копье сломано, но в руках еще зажат костяной кинжал. Впереди него, как форштевень невероятной живой галеры рассекает ряды врага вчерашний незнакомец, имя которого, он узнал только этим утром – его скандировало все войско, и сейчас словно неведомый ранее боевой клич несется со всех сторон: «Спартак!!!! Спартак!!!».
Вот и эта картина, как легкий утренний туман, рассеивается и идущий на встречу бессмертию римлян ступает на яркие зеленые луга нового, неизведанного мира, и вокруг не мглистые утесы прибежища теней, нет страшной реки Леты, отнимающей память человеческую. Он помнит все: и ту бессонную ночь, и разговоры у костра, и страшное и одновременно прекрасное, величественное утро битвы. А еще помнит он рассказы старого раба и поражается, как можно было не верить тем прекрасным сказкам….
